Анатолий КУЛИК,
член-корреспондент Академии
педагогических и социальных наук,
ИНИОН РАН

 МНОГОПАРТИЙНОСТЬ: ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

В марте 1990 г. была изменена шестая статья Конституции СССР, дававшая КПСС монопольное право на власть, а в октябре того же года был принят закон об общественных объединениях граждан. Эта была вторая попытка модернизировать политическую систему России по западной модели представительной партийной демократии, если считать первой Указ от 4 марта 1906 г. “О временных правилах об обществах и союзах” и учреждение Государственной Думы как некоего прообраза европейского парламента.

В западной модели организации власти функции партии определяются ее ролью основного посредника между обществом и государством, института, дающего “свободным и ответственным гражданам” реальную возможность выбирать себе управляющих и отстранять их без насилия, если те плохо распорядились делегированной им на определенное время и на определенных условиях властью. Организуя избирательные кампании и предлагая на них различные альтернативы, партии позволяют осуществиться самой возможности выбора. При этом не только и не столько между управляющими, но и между альтернативными вариантами будущего. В своей программе, исходящей из определенной системы ценностей, партия формулирует коллективную цель для общества, которую управляющие обязуются воплотить в случае избрания.

Партия, как общественное объединение граждан, является частью гражданского общества. В то же время, кандидаты от партии, поддержанной обществом, заняв ключевые посты в управлении государством, становятся распорядителями государственной власти. Эта двойственность – частично власть, частично гражданское общество – и позволяет партиям, выступая в качестве социального посредника, снять отчуждение между властью и обществом.

Сегодня не существует ни одной “беспартийной демократии”, и, как утверждает Ф.Шмиттер, представительная демократия, контролируемая посредством многопартийных, состязательных выборов, служит ориентиром демократической трансформации поставторитарных обществ в любом культурно-географическом регионе мира¹.

В России обе попытки модернизации формы правления были предприняты в условиях острого системного кризиса, когда правящий режим оказался неспособным прежними средствами контролировать политический процесс, развитие которого стало угрожать его существованию. Первая попытка оказалась неудачной: режим на деле не захотел трансформировать самодержавную централизованную власть в представительную, разделенную и партийную. В результате он оставался отчужденным от общества и нелегитимным в его глазах, что привело его к краху.

Советская система государственного управления, сменившая патриархальное самодержавие, изжила себя к семидесятым годам, когда стало очевидным, что она проигрывает в эффективности управления западным демократиям, и после распада коммунистического режима никакой другой модели модернизации альтернативной партийной демократии просто не оставалось. В начальный, “романтический” период перестройки она воспринималась как наилучшая форма общественного управления, выработанная человеческой цивилизацией. То, что политические партии сыграли решающую роль в становлении демократии в странах первой волны модернизации на Западе в XIX – начале XX веков, давало надежду, что формирующаяся в России многопартийность станет своего рода локомотивом, ведущим общество к стабильной процветающей демократии. Многие авторитетные отечественные ученые и демократически настроенные политики и сейчас искренне продолжают считать многопартийность “движущей пружиной” политического процесса в стране.

Россия присоединилась к самой поздней и самой многочисленной “третьей волне” модернизации. Поставторитарные трансформации этой волны породили множество политических режимов, формально отвечающих таким критериям демократии, как всеобщее и равное избирательное право, регулярные выборы и наличие оппозиционных партий, но в то же время весьма далеких от “партийных демократий” Запада. Большинству этих электоральных демократий присущи слабость (как неспособность выполнять свои обязательства по отношению к обществу) государства, неподконтрольные обществу зоны власти и ее привилегии, монополизированные неэффективные закрытые экономики, гипертрофированный и коррумпированный бюрократический аппарат, аморфность политических партий и крайне низкий уровень социальной и правовой защищенности населения. В таких режимах отсутствуют мобильность и открытая конкуренция политической элиты, реальное разделение ветвей власти, главенство закона и независимость суда, разделение субъектов экономической деятельности и политики и административного аппарата. Сохранение же формально свободных выборов и оппозиционных партий в качестве демонстрируемых Западу атрибутов демократии рассматривается правящими режимами утилитарно – как плата за признание Западом и за его экономическую помощь.

Сегодня в России зарегистрировано около 190 партий и движений (на федеральном уровне), имеющих право участвовать в выборах, и уже три раза проводились “свободные и честные” выборы по партийным спискам, под которые выделена половина депутатских мандатов в Государственной Думе. Но при этом партии так и не стали социальным посредником между обществом и властью, обеспечивающим власти легитимность в глазах общества, а обществу – контроль над властью.

В 1994 г., через год после принятия Конституции РФ, официально признавшей многопартийность, по данным опроса Института социологии парламентаризма, только 5% респондентов согласились с тем, что власть действует в интересах народа, тогда как 35% сочли, что в интересах мафии, 32% – в интересах чиновников госаппарата. По отношению к власти у населения доминировали такие чувства: недоверие, страх – 73%, обида, протест – 63%, безразличие – 50%². В октябре 2000 г. РОМИР провел исследование, в ходе которого респондентам задавался вопрос: "Стала ли власть сегодня ближе к народу?". 7% опрошенных ответили "да", 46% не заметили или почти не заметили каких-либо изменений в этом плане, а почти четверть не поняли вообще, о чем идет речь³.

Что же касается возможности общества контролировать власть через партии, то, хотя 80% респондентов РОМИР в том же опросе высказали убеждение в полной коррумпированности власти сверху донизу, по данным другого социологического опроса 1998 г., на участие в деятельности политических партий как на способ воздействия на власть указали 1,2% опрошенных. В 1995 г. таких было 3,2%⁴.

Почему же, институт партий, с которым неразрывно связано становление либеральных демократий в Западной Европе и Северной Америки, не работает таким же образом в России?

Партийная демократия возникла на Западе в процессе “органичной” модернизации, который охватил одновременно все сферы жизнедеятельности общества – экономику, политику, право, социальные отношения. Ее корни уходят в буржуазную (то есть городскую) культуру модерна, порожденную эпохой Возрождения, Просвещения и Реформации, которая провозгласила высшей ценностью человеческую личность и делала акцент на единстве личной свободы и индивидуальной ответственности. Становление партийной демократии как института гражданского общества происходило в течение полутора веков, параллельно с укреплением парламентаризма и социальной стратификацией индустриализирующегося общества.

Россия развивалась по иной, прямо противоположной модели. Как отмечал еще А.Герцен, если “в признании личности один из важных человеческих принципов европейской жизни”, то "…в России, чем сильнее становилось государство, тем слабее становилось лицо". Коммунистический режим возвел этот принцип в абсолют. Он ликвидировал появившиеся в начале ХХ века в Российской империи партии и начала парламентаризма. Социалистическая индустриализация, приоритетом которой являлось создание мощного военно-промышленного комплекса, проводилась по традиционной для России принудительной "имперской" модели модернизации – посредством создания общественной системы мобилизационного типа, в которой все независимые от государства элементы гражданского общества либо были уничтожены, либо трансформировались в декоративные придатки власти.

После себя режим оставил тотально зависимый от государства советский социум. Отсутствие частной собственности, составляющей основу самостоятельности и независимости индивида, разнообразных групп со своими интересами и оформляющими эти интересы организационными структурами, отчуждение граждан от политического участия и фрагментация социума после распада режима и утраты социумом советской идентичности позволили возникшей из продуктов распада новой системе правления выработать свои инструменты поддержания стабильности. В набор этих инструментов система встроила и политические партии, включая КПРФ, возглавляемую самой неблагополучной, оставшейся "нетрудоустроенной" частью прежней партийной элиты среднего звена. Многопартийность, возникшая на поверхности аморфного социума, поддерживалась новым режимом правления в расчете на то, чтобы сделать политический процесс более контролируемым, а также для придания себе демократического имиджа в российском обществе и за рубежом. В отличие от западных партий, которые были порождением гражданского общества и изменили природу власти, многопартийность в постсоветской России стала продуктом режима правления, его средством самосохранения. Это обстоятельство и сегодня определяет во многом ее природу и место, как в политической системе, так и в обществе.

Фактически многопартийность была учреждена в качестве элемента политической системы России в 1993 г. указом Б.Ельцина, который “зарезервировал” за партиями половину мандатов Государственной Думы первого созыва, хотя уровень доверия к партиям и знания о них в обществе оставался, по данным социологических опросов, крайне низким. Этот шаг был продиктован соображениями "политической целесообразности" в расчете на то, что в условиях острейшего политического кризиса и действия дискриминационных по отношению к оппозиционным партиям мер такие “правила игры” обеспечат избрание лояльного Кремлю большинства и одновременно будут способствовать легитимации новой системы власти ("Кремль" используется здесь в соответствии со сложившейся практикой как собирательное понятие для обозначения власти, которая по-прежнему персонифицирована личностью Президента и его ближайшим окружением).

Однако, наделив партии парламентским статусом и ощутимыми привилегиями, Кремль не стал делиться с ними реальной властью. Организация государственной власти по Конституции РФ 1993 г. носит в целом непартийный характер. Ни парламентское большинство, ни парламентская коалиция не обладают правом формировать правительство, и поэтому борьба партий на выборах и сами выборы лишаются того основного смысла, которым они наделены в партийной демократии, где их основная цель – смена утратившего поддержку общества правительства и его курса. Так как победа все равно не дает партии возможность ни реализовать свою программу, ни контролировать правительство, теряется такой критерий голосовании, как оценка партии по экономическим результатам работы сформированного ею правительства за истекший срок, который является решающим для избирателей в партийной демократии. Поэтому реальный выбор фактически подменяется голосованием, которое принимает в значительной мере протестный характер и объективно служит демпфированию энергии социального протеста. На парламентские партии, не влияющие на политику правительства и не несущие ответственности за ее социальные последствия, распространяется отношение к Думе. По данным на февраль 2000 г., 3% россиян верили в то, что Дума принимает нужные для страны законы и решения, 17% полагали, что, хотя Дума обсуждает нужные законы и решения, она все равно не в состоянии обеспечить их реализацию, а 60% – что Дума занимается бесполезным выяснением отношений с исполнительной властью⁵.

Отчужденность партий от общества ставит их в повышенную зависимость от Кремля. Не случайно, за все время пребывания в Думе, партии, вопреки широко афишируемой оппозиционности, ни разу не решились выразить недоверие правительству, не полагаясь на постоянство симпатий своих избирателей в случае роспуска Думы и досрочных перевыборов.

Маргинальность партий в политической системе еще сильнее проявляется в регионах. Система выборов по партийным спискам, которая обеспечивает партиям участие в политическом процессе на федеральном уровне, сохраняется только в немногих из 89 субъектов Федерации.

Но стремление Кремля к концентрации в своих руках всей власти не ограничилось существенным сужением властных полномочий партий в Конституции. Накануне первых нечрезвычайных выборов в 1995 г. Кремль предпринял попытку создать послушную двухпартийную систему, в которой одну партию возглавил бы глава правительства, другую – спикер Государственной Думы, над которыми в качестве гаранта Конституции стоял бы Президент. Эти партии, “левой и правой руки” власти, как их окрестили СМИ, должны были по замыслу политических технологов занять основную часть электорального пространства, оттеснив за пятипроцентный барьер всех нелояльных по отношению к Кремлю. Такая система хорошо ложится на определение корпоративизма как системы представительства интересов, элементами которой являются ограниченное число обязательных единиц, признанных, лицензированных или созданных государством и наделенных монополией на представительство – в обмен на ту или иную степень контроля за подбором их лидеров и артикуляций требований. Примерно так понимал корпоративизм Б.Муссолини, стремившийся создать в Италии корпоративное государство.

Похоже, что В.Путин также стремится использовать многопартийность прежде всего для того, чтобы установить полный контроль Кремля над Государственной Думой. Он делает это гораздо последовательнее, чем его предшественник, и, судя по результатам последних выборов, ему это удается. Созданный за три месяца до голосования избирательный блок “Единство”, используя административный ресурс, контроль над общероссийскими каналами телевидения и агрессивные электоральные технологии в масштабах, сопоставимых только с избирательной кампанией Б.Ельцина на президентских выборах 1996 г., прошел в Думу, сформировав вторую по числу мандатов фракцию. Затем “Единство” было преобразовано в общероссийскую партию (с региональными отделениями во всех субъектах Федерации, включая Чечню), назначение которой ее лидер Сергей Шойгу определил так: “Мы должны создать партию, которая являлась бы политическим ресурсом власти”⁶. Если прежние номенклатурные “партии власти” – “Выбор России”, Партия российского единства и согласия, “Наш дом – Россия” – создавались вокруг первых фигур в правительстве и лопались как пузыри, как только Президент убирал эти фигуры со сцены, “Единство” однозначно идентифицирует себя в качестве агента президентской власти, как единственно реальной в существующей системе правления. Ни о каком представлении интересов общества в принятии решений и ни о какой функции социального посредника нет даже речи.

На смену “демократии беспорядка” ельцинской эпохи сегодня приходит "упорядоченная" демократия, которой понадобилась своя “руководящая и направляющая”, некая функциональная реинкарнация КПСС в изменившемся постсоветском контексте (а с нею – и свой комсомол, молодежное "Единство").

После демонстративной поддержки “Единства” Президентом и последующей победы блока на выборах в Думу желание присоединиться к победителю выразили множество политиков и политических объединений, не исключая даже тех, кому на выборах изменило чувство конъюнктуры и кто выступал его конкурентами, а также большинство номенклатурно-лоббистских образований, в разное время претендовавших на роль “партии власти”. Характерная деталь – накануне перевыборов губернатора в Пскове руководителем регионального отделения “Единства” стал действующий губернатор Е.Михайлов, бывший функционер ЛДПР, получивший губернаторский пост в 1996 г. благодаря партийной поддержке. Свои выборы он выиграл...

В русло политики Кремля по “упорядочению” политического пространства укладывается недавнее появление общественно-политического движения “Россия”, возглавляемого спикером Госдумы Г.Селезневым. Знаменательно совпадение целей создания "России" и "Единства". Один из лидеров Московского отделения “России” генерал В.Андреев, доверенное лицо В.Путина и руководитель Союза офицеров запаса, обозначил цель создания движения так: “Президенту нужна опора, и такой опорой призвана стать организация “Россия”⁷.

Администрации Президента удалось выстроить в Думе систему строгого контроля не только за “Единством”, но и за всеми остальными фракциями и депутатскими группами. Одна из газет недавно сравнила российская многопартийность с баржей, прочно привязанной к кремлевскому буксиру и уверенно следующей его курсом. Не удивительно, что и сам депутатский корпус ощущает себя скорее не субъектом власти, каковым он является по Конституции, а ее объектом.

Наша нынешняя многопартийность мало походит на институт гражданского общества. Одна из причин этого кроется в том, что в новом постсоветском контексте, как и в прежнем советском, человек не стал самодостаточным по отношению к власти, которая, как и прежде, остается главным источником благосостояния, от нее же исходят основные угрозы благополучию. Обеспечить самодостаточность личности могут только частная собственность и независимый суд. Но при отсутствии последнего даже обладание частной собственностью не освобождает человека от полной зависимости от власти, неизбежно порождающей коррупцию в отношениях между бизнесом и государственной бюрократией и конформизм в политике. Как недавно заметил Б.Немцов, пока государство перераспределяет в бизнес серьезное количество благ – от экспортных квот до льгот, и от гарантий до прямого финансирования – страна обречена на черный лоббизм.

На многопартийность проецируется не структура социальных расколов общества, как это было характерно для формирования партийных демократий, а, скорее, множество кланово-корпоративных группировок бизнеса и бюрократии, для которых участие в партийной политике служит способом самоидентификации и пространством борьбы за место под солнцем в системе, где отсутствуют эффективные структуры и прозрачные механизмы для легитимной лоббистской деятельности. Большинство из создаваемых партий заявляет о центризме, поскольку у них нет потребности в собственной программе и нет своей идеологии (набора ценностей и представлений относительно экономической, социальной и политической системы общества), их вполне устраивает существующий характер власти. Если центризм на Западе определяется конвергенцией партийных идеологий в условиях ослабления социальной конфликтности и достижения консенсуса общества относительно основных принципов устройства его экономической и политической систем, то центризм в России больше означает декларирование партиями своей лояльности Кремлю.

Как отмечалось выше, для становления партийной демократии необходимы как минимум два тесно взаимосвязанных условия: поддержка партий обществом и наличие у партий, поддержанных обществом, реальных властных полномочий. Российская многопартийность лишена и того, и другого. За более чем десять лет своего существования она превратилась в традицию политического участия околовластной элиты, но никак не масс. Партии, занятые своими отношениями с властью, гораздо меньше озабочены отношениями с обществом. И общество отвечает им тем же. Партии устойчиво пользуются наименьшим среди политических институтов доверием. В 1997 г., через семь лет после принятия закона о партиях, всего 1% опрошенных заявили о полном доверии к ним, еще 4% – о доверии “в известной мере”, в то время как недоверие высказали 76%⁸. Для сравнения: в поставторитарной Испании за период с 1971 по 1976 годы доля избирателей, считающих, что политические партии полезны, выросла с 12% до 67%⁹.

Акция Кремля по коррекции партийной системы находится в русле его других законодательных инициатив, последовательно направленных на изменение характера правления – от “демократии беспорядка” к “упорядоченной демократии”, предполагающей дальнейшую концентрацию власти. Здесь и введение института представителей Президента в регионах, и преобразование Совета Федерации, и кадровая политика в отношении высшего звена управления, и стремление призвать к порядку независимые СМИ, и прочее. Основная цель партийной реформы – сделать многопартийность более компактной, обозримой и управляемой, чтобы через нее поставить под гарантированный контроль Кремля и без того слабую законодательную власть.

Чтобы создать партию, отвечающую требованиям закона относительно десятитысячного индивидуального членства, наличия региональных организаций в половине субъектов Федерации, и добиться электорального успеха, необходимо обладать большими материальными ресурсами, иметь мощную административную поддержку в Центре и регионах, поддержку СМИ, и прежде всего, общероссийских каналов телевидения, которые в результате других институциональных инициатив Кремля становятся все больше ему подконтрольны. То есть, уже по исходным условиям, это может быть только партия, лицензированная Кремлем и подконтрольная ему.

Из мировой практики хорошо известно, что для существенного изменения характера правящего режима не обязательно менять конституцию, гораздо проще изменить избирательную систему, включающую наряду с законами о выборах закон о политических партиях. Известно также, что политические партии в законодательных органах обычно стремятся принимать такие законы, которые закрепляют их преимущества и закрывают путь в парламент аутсайдерам. Можно ожидать, что суть поправок к президентскому варианту законопроекта о партиях сведется к этому. Скорее всего, президентская сторона пойдет здесь на уступки партиям. По крайней мере, политика Кремля по отношению к думским фракциям чаще сводилась к простой формуле – привилегии в обмен на ограничение реальных властных полномочий.

Конечно, всегда найдется много желающих поучаствовать в партии, приближенной к власти, и Кремль, без сомнения, формально преуспеет в своем замысле. Но сомнительно, чтобы выписанный Кремлем рецепт по лечению страдающей серьезными родовыми травмами многопартийности способствовал снятию отчуждения между партиями и обществом, легитимации власти и установлению общественного контроля за ее использованием, то есть превращению правящего режима в партийную демократию.

Нет оснований сомневаться в том, что в своих инициативах Кремль руководствуется стремлением повысить эффективность системы управления с тем, чтобы вывести страну из системного кризиса. Однако складывается впечатление, что в их основе лежит механистическое, характерное для середины XVIII века представление об обществе как детерминированной системе, устроенной наподобие часового механизма с винтиками, гаечками и колесиками, в которой “часовщик” – монарх, генсек, президент – заводит механизм и устанавливает стрелки. В такой системе партиям уготовлена только одна роль – приводных шестеренок. И если ельцинская “демократия беспорядка” все же обладала некоторым внутренним потенциалом устойчивости за счет этого самого беспорядка, то ригидная “упорядоченная демократия” без обратной связи, которую обеспечивают партии с функцией социального посредника, подвержена бó льшим рискам. Никакая ФСБ не может выполнять функцию обратной связи, а система управления без обратной связи – патологическая система, неспособная обеспечить динамически стабильное функционирование и развитие общества. Как говорил В.Ключевский, история – не учитель, а классная дама, она ничему не учит, но строго спрашивает за невыученные уроки.

1 Шмиттер Ф. Размышления о гражданском обществе и консолидации демократии// Полис. 1996. № 5. С. 27.

2 Власть и народ. Что показал всероссийский опрос// Российская Федерация. 1994. № 18. С. 10.

3 Степанов А. Метеорологический оптимизм// Известия. 2000. 23 октября. С. 3.

4 Российское общество: становление демократических ценностей? М., 1999. С. 205.

5 Специальный выпуск ВЦИОМ. 2000. 17 февраля.

6 По словам председателя исполкома "Единства" С.Попова, идеи, которые провозглашает партия, "на 95 процентов совпадают с идеями Президента, высказанными в его выступлениях", а главная цель – "помочь Президенту создать эффективную систему исполнительной власти в стране". (См.: Независимая газета. 2000. 12 июля.)

7 Степанов А. “Левое” крыло для президента// Известия. 2000. 15 июня. С. 4.

8 Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. М., 1997. № 4. С. 13.

9 Пшеворский А. Демократия и рынок: политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. Пер. с англ. М., 1999. С. 144.